Владислав Савин - Днепровский вал [СИ от 09.10.2012]

Турция приняла русские условия. СССР получил требуемое, без войны.

А в Севастополе все сидела почти забытая 17я немецкая армия. Русские подвозили на позиции тех, кого выдал им Исмет-паша, или кто был взят в плен в Констанце, в Варне, и они кричали по репродуктору своим бывшим однополчанам, ваше положение безнадежно, убежать не удалось даже нам, и в русском плену не так страшно, а кормят хорошо. Затем уже русские предлагали сдаться в плен, и добавляли, что обеспокоены судьбой гражданского населения Севастополя, и в случае зверств пощады виновным не будет. Продовольствие, топливо и боеприпасы подходили к концу, помощи ждать было неоткуда. Генерал Енеке подписал капитуляцию 1 сентября. Судьба его была печальной: пережив в русском плену оставшееся время до завершения войны, Енеке был выдан румынам и повешен в Бухаресте, как главный виновник бахчисарайской казни.

После войны Ханс Гензель напишет в мемуарах, как его допрашивали, взяв в плен. Русский офицер-контрразведчик был корректен, вежлив и любознателен. И он сказал: "Мы не спешили со взятием Крыма. В конце концов, это был огромный лагерь военнопленных. Немцы фактически находились на этом полуострове у нас в плену. Сами себя снабжали. Сами сторожили. Ездили в отпуска и даже добровольно возвращались обратно".

Если бы финал Крымской битвы не был столь трагичен, можно было бы согласиться с советским офицером, но итог слишком мрачен, чтобы ограничиться удачной шуткой. Шесть кадровых немецких дивизий, еще довоенного формирования, со славным боевым путем и традициями, погибли без всякой пользы, в то время как Рейх вынужден был затыкать дыры всякой гнусной швалью! Как не хватало этих идеально вышколенных, преданных фюреру войск на Днепре, на Висле! Что было бы, окажись румынские союзники более стойки и верны долгу? Если бы подлый предатель Войтеску не вынудил фюрера так поступить с Румынией, толкнув ее в стан врага!

Но история не знает сослагательного наклонения.

Кто ты есть? Поляк малый. Який знак твой? Орел бялый.

Стены и пол вздрогнули, со свода подвала посыпалась пыль. Снова снаряд, и близко. И нет даже страха, если следующий попадет, все будет кончено мгновенно, он даже не успеет ничего заметить. Человеческая жизнь в расстрелянной и горящей Варшаве стоит меньше, чем эта пыль, падающая с потолка. Вместо страха остается лишь усталость, и взгляд как со стороны. Мы все здесь умрем, а сегодня, завтра, через два дня, так ли это важно?

Опять разрыв, пламя свечи задрожало. Но он не гасил свечу, отчего-то казалось, что без огня люди здесь окончательно уподобятся загнанным в норы крысам. А у человека должен быть дом, очаг, и огонь в нем. Крошечный огонек на столе, последняя малость, чтобы еще считать себя человеком. И зачем экономить свечи, он ведь все равно не проживет дольше четырех, пяти, шести дней.

Янек, Сташек, Марек, Томек, Вацек, Зденек, Стефан, Владек, Юзек. Его ученики в бесконечно далекой довоенной жизни. Тогда, в тридцать девятом им было… значит теперь, от четырнадцати до шестнадцати. Будущее Польши, ее надежда. Стоящая сейчас меньше, чем еще один сожженный немецкий танк.

Он был всего лишь учителем, не солдатом. Хорошим учителем, если к нему пришли за советом. В наш просвещенно-безбожный век за мудростью уже обращаются не к ксендзу, а к образованному человеку. Пан учитель, отчего так? Нас убивают немцы. Сюда идут русские, чтобы тоже нас убивать. И нас убивают свои же. Бог карает несчастную Польшу, или посылает нам испытание — но не вы ли учили нас, что бога нет, и все определено естественными законами? Так во что же верить и за что жить?

А ведь все казалось таким прекрасным. Три года германской оккупации, что ж, немцы все же культурный европейский народ, в сравнении с московитами, которые целый век оскверняли Польшу своим азиатским сапогом, и некоторая жестокость завоевателей, это временные эксцессы любой войны. И все помнят, чем кончил Наполеон, падение Рейха будет не менее страшным и быстрым, нельзя в столь быстрый срок построить прочную империю, имея Англию во врагах, а британцы никогда не смирятся с чьей-то гегемонией на континенте, немецкой, французской, русской, да хоть турецкой. И Польша еще восстанет, больше, краше, сильнее, чем была!

Четвертое августа будет праздником нашей свободы, на все грядущие года — так объявил сам Освободитель, генерал Коморовский. Хотя гетто взбунтовалось еще тридцать первого, а третьего августа восстала вся Варшава, немецкая администрация бежала прочь, на сторону повстанцев перешли охранные полки. А праздник начался четвертого вечером, совсем как до войны, не хватало лишь фейерверка — иллюминация на улицах, нарядная толпа, музыка из окон ресторанов и кафе, и конечно они, герои, спасители и защитники Отечества, такие бравые мужчины с бело-красными лентами на рукаве, и с такими же кокардами на шапках-конфедератках, немцы выдали "охранным" польскую же форму из трофеев тридцать девятого, а не свое фельдграу. Следы боев были старательно убраны — да и какие следы, смешно, немного разбитых стекол? А кто-то из офицеров уже щеголял в невесть как добытых довоенных парадных мундирах с аксельбантами, при сабле — и рассказывали, что все портные завалены заказами на шитье новых мундиров, что для Коморовского ищут белого коня, на котором он будет принимать парад, и что вся сотня его личной охраны будет на конях и с белыми крыльями за спиной, как легендарные рыцари Трилогии Сенкевича. Повсюду были развешены бело-красные флаги, и изображения белого орла на красном щите. Польша из тлена восстала — ура, панове! И лишь откуда-то издали, от товарной станции, иногда доносилась стрельба, как салют.

А на следующее утро над Варшавой появились немецкие бомбардировщики. Как в тридцать девятом — но не было ни зениток, ни истребителей, чтобы им помешать. Днем последовал еще один налет, и еще — затем их просто перестали считать. Однако пожарные выезжали тушить, и кареты скорой помощи развозили раненых по больницам, и убитых хоронили, и восстанавливали разрушенное — по крайней мере, еще два дня в домах был и свет, и вода. А вот продукты из магазинов пропали как-то сразу. Спички тоже.

Его окликнули тогда на улице, пан учитель! Это был Томек, самый старший, с бело-красной ленточкой на рукаве, а на плече его висел самый настоящий автомат, МР-18 еще той войны. Цитадель наша, и склады, там было все оружие для полиции, и боеприпасы, раздавали всем, кто записался! Мы уже повоевали, пан учитель, у пакгаузов товарной, там в охранных батальонах были русины из Лемберга, они за немцев остались, склады грабят — эх, было бы нас больше, а то сил не хватило их отбить! Еще на Мокотувском поле было славное дело, там у немцев зенитная батарея была, мы почти ее захватили, когда они стволы опустили и по нам врезали. А вот аэродром Бабице наш, и говорят, из Англии самолеты ждут с целой дивизией нам в помощь! И еще с севера, из леса отряды подошли, нас теперь сила! А мы теперь бойцы Первого повстанческого батальона имени маршала Рыдз-Смыглы — я, Марек и Стефан, полноправные бойцы, ну а малышня пока на подхвате, посыльными там, или подносчиками патронов.